Омото-кё и Онисабуро Дегути

Онисабуро Дегути (1871-1948) — великий гуру Омото-ке — в шаманской одежде. Разновидностей фасонов тако­вой у него было несколько сотен. Экстравагантный кутю­рье любил быть на виду и часто фотографировался со сво­ими почитателями и почитательницами. Наряду с Кума-гусу и Сокаку, Онисабуро, несомненно, был еще одним выдающимся человеком, оказавшим влияние на формиро­вание духовной стороны личности Морихеи.

Девятнадцатое столетие японского общества с его идеологией и социальным порядком ушло в небытие, и рождение нового века вселяло в сердца людей новые надежды на лучшую жизнь и преодоление хаоса. Естественно, что в такой атмосфере, пропитанной эйфорией тотального обновления мировоззрения, не могли не возродиться и не окрепнуть многочисленные мессии, пророки и провидцы всех мастей и калибров, проповедующие «рай небесный» на грешной земле, клятвенно обещающие избавление от войн, болезней и прочих забот и тягот бытия.

Среди многих основателей новоиспеченных религий и различных духовных течений были и женщины, что, наверное, и неудивительно для эпохи всеобщего хаоса и не прекращающейся суеты. Это были, конечно же, не изнеженные аристократки, не понимающие и не ведающие трудностей жизни, а простые и открытые душой представительницы беднейших слоев общества, главным образом крестьянки, которые искренне считали себя выразительницами божьей воли, заключающейся в необходимости кардинальных перемен. Одной из таких выдающихся пророчиц того времени была Нао Дегути, основательница Омото-кё. Она родилась в 1836 году в одной из наибеднейших семей, доведенной чуть ли не до абсолютной нищеты, как и множество других, которым судьба уготовила жить в те голодные годы в Японии. Чудным образом избежав страшной участи подавляющего большинства новорожденных девочек в жестоких условиях процветания идеологии детоубийства, малышка Нао встала на долгий нелегкий путь жизненных испытаний. О временах своего безрадостного детства она всегда с горечью и болью в душе вспоминала: «Я никогда не знала, что такое досыта поесть». Казалось, что апокалиптический всадник смерти на бледном коне проскакал над несчастными японцами в те годы — десятки тысяч людей умерли голодной смертью. Создавалось впечатление, что все и каждый только и заняты тем, чтобы отыскать и с жадностью проглотить хоть какую-то травинку, листочек, корешок, кусочек коры, веточку или, если повезет, зернышко...

Когда Нао было десять лет, умер ее пьяница отец, и маленькой девочке пришлось активно помогать зарабатывать деньги для семейного бюджета. Она не гнушалась никакой тяжелой работой, нанимаясь служанкой, продавщицей, швеей. В семью Дегути она была принята в семнадцать лет благодаря протекции ее тетушки, мрачноватой по характеру женщины, драматически покончившей с собой два года спустя. Первого претендента на руку и сердце Нао родственники забраковали, и она была помолвлена с человеком, которого совершенно не любила. И произошло это в двадцать лет, когда молодое сердце так жаждет чистой и настоящей любви.

Муж Нао был высококвалифицированным и очень хорошо оплачиваемым плотником, поэтому казалось, что в материальном плане перспективы семьи будут весьма радужными. Однако судьба распорядилась иначе. Легкомысленный муженек, любящий повеселиться и погулять на всю катушку, здорово увлекся алкогольными напитками, чего, в отличие от жены, работодатели терпеть от своего горе-работника не желали. Незадачливый повеса вскоре лишился и работы, и здоровья, превратившись в инвалида. Некогда радужные перспективы семейного благополучия сменились суровой реальностью бедности, медленно, но верно переходящей в нищету.

С детьми Нао также не повезло. Хотя их было аж одиннадцать душ, да и родились они в самый благоприятный для этого период расцвета женского организма — от двадцати до сорока семи лет, трое умерли во время родов, двое впоследствии оказались душевнобольными, один погиб во время китайско-японской войны, один пытался покончить с собой, а еще трое в разное время сбежали из дома. Когда Нао стукнуло пятьдесят один год, ее муж умер, и, чтобы хоть как-то свести концы с концами, она была вынуждена превратиться в тряпичницу.

С ранней юности Нао часто слышала какие-то внутренние голоса, что во многом способствовало ее увлечению религией Конко-кё, основателем которой считался простолюдин Бундзиро Каватэ, на которого благодатное озарение снизошло в 1859 году. С этого времени Каватэ считал себя инкарнационным отображением некоего Тенти-Кане-но-Ками (известного также как Уситора-но-Кондзин, или просто Кондзин) — ранее неизвестного широкой публике божества, которое якобы было вначале воплощением зла средней руки (ками), но затем оказалось, по сути, чуть ли не наидобрейшим богом любви, только и думающим о том, как бы поскорее привести «заблудшее стадо неразумных овечек» в земли обетованные с реками молока и меда.
Считая себя помазанником сего божества, Каватэ от его имени проповедовал неразумному народу, как с помощью реформ готовить себя к вступлению в новую золотую эру, где люди напрочь позабудут о войнах, голоде, болезнях и разрухе.

В 1892 году, наслушавшись проповедей гуру Конко-кё, Нао и сама получила божественное послание. Однажды ночью пятидесятисемилетняя Нао вдруг ощутила невероятную легкость в теле, словно она птицей парит в облаках, а не прозябает на грешной земле. Ее жалкая лачуга вдруг наполнилась божественными ароматами и мягким светом. Твердый мужской голос откуда-то из самых глубин ее души произнес торжественно-чинно: «Я — Кондзин». В течение последующих тридцати дней она, согласно повелению величайшего божества, соблюдала строжайший пост, позабыв о сне и постоянно совершая омовения холодной водой, дабы подготовить себя к дальнейшему этапу духовного очищения.

В соответствии с ним Нао должна была продать все то жалкое, что у нее имелось, и с пустыми руками и чистой совестью пойти по миру проповедовать царство божие устами Кондзина. Ее тело то и дело сотрясалось в приступах религиозного экстаза, она кричала разными странными голосами об открывшихся ей божественных истинах и откровениях Кондзина, что, естественно, далеко не всегда доставляло радость окружающим и не могло не привлечь внимание служителей правопорядка. Так, одна из ее проникновенных проповедей по поводу очищения мира огнем драматически совпала с каким-то поджогом, произошедшим чуть позже. Подозрение о подстрекательстве пало, конечно, на ораторшу, и ее благополучно сопроводили в местный полицейский участок. Впрочем, в конце концов истина восторжествовала и невинную отпустили, когда доблестные защитники правопорядка отловили настоящего поджигателя. Выйдя на свободу с чистой совестью, Нао получает от Кондзина очередное задание — писать его мысли под диктовку, несмотря на то что бедная женщина от роду не прочитала и не написала ни одной буквы. Однако приказ есть приказ, и Нао, засучив рукава, с энтузиазмом взялась за нелегкое дело. Исписывая «автоматически» шрифтом кана лист за листом, Нао составляла евангелие от Кондзина. Труд почти что на ста тысячах страниц был озаглавлен «Фудесаки» («Письмена»), и базовой квинтэссенцией его была сакраментальная идея учения о перестройке общества: «Все ближе час, и мир нуждается в полном очищении и реформи ровании! Императоры, короли и прочие богопротивные формы власти должны пасть, и на их месте возродятся истинные системы управления. Долой капитализм, назад к истокам, нельзя позволить алчным эгоистичным стяжателям процветать и править миром. Опомнитесь и прозрейте! Поклонитесь Кондзину — единственно великому и могучему!»

Способности ясновидения и излечения недугов вскоре позволили Нао не только завоевать известность, но и собрать вокруг себя учеников и последователей в Айабе. Вначале группа входила в состав приверженцев Конко-кё, однако позднее отпочковалась в свое собственное религиозное течение — Омото-кё.

В 1898 году Нао познакомилась с экстравагантным молодым человеком по имени Кисабуро Уеда. Он родился в пригороде Камеока в 1871 году в семье, которой, так же как и многим другим таким же небогатым семьям, пришлось с лихвой хлебнуть тягот голодных лет. (Позднее, правда, Уеда утверждал, что на самом деле он является незаконнорожденным сыном самого имперского принца.) Дед Уеда был заядлым, но весьма неумелым картежником. Он проигрался в пух и прах, доведя семью до нищенского уровня существования. Мальчика воспитывала бабушка — довольно образованная для того времени женщина. Она была талантливой поэтессой и рьяно увлекалась духовно-спиритическими учениями. Ее отец, весьма преуспевающий в одном из них, относящихся к категории углубленного спиритизма (кототама), естественно, всячески способствовал тому, чтобы дочь также овладела тайнами познания непознанного.

Уеда был слаб физически и часто болел, что на три года отсрочило начало его учебы в школе, однако ему удалось довольно скоро с лихвой восполнить этот пробел благодаря весьма неординарным умственным способностям. Впрочем, нельзя сказать, что они позволяли юному вундеркинду жить припеваючи, упиваясь славой и успехами, — и сотоварищи, и преподаватели не желали «терпеть выскочку», дразнили и издевались над мальчиком, проявляя во всей красе неадекватное восприятие природного человеческого таланта. Однако ситуация кардинально изменилась, когда в двенадцать лет Уеда был назначен помощником инструктора. Но здесь сказал свое слово юношеский максимализм и еще незрелый возраст — через два года он отказался от должности, чувствуя психологическую несовместимость со своими более старшими коллегами.

Уеда вернулся в отчий дом, где занялся фермерством, не гнушался и поденной работой, был и коробейником. При всем том он находил силы и время для самообразования, будучи, подобно Кумагусу, одержимым жаждой познания. По ночам в его комнате долго горел свет — он продолжал читать и писать (он добился того, что за минуту ухитрялся начертать шестьдесят китайских иероглифов, что, конечно же, считалось фантастическим достижением). Кроме того, он любил и умел рисовать. (Уеда был лично знаком с известным художником того времени Оке Маруйама, многому у него научился и вскоре сам стал не менее известным мастером живописи.) В восемнадцатилетнем возрасте он начал публиковать свои стихи и эссе в различных литературных журналах. Иногда даже для того, чтобы публиковаться в женских журналах, он писал стихи под женским псевдонимом. Весьма здорово преуспевал он и в искусстве кайока — сумасбродной сатиры.

Едва достигнув дрвяцатилетнего возраста, Уеда заинтересовался народной медициной и ветеринарией (он внимательно изучал строение различных животных, старательно препарируя их тушки перед тем, как поджарить и съесть). Он успешно овладел основами производства молока и молочных продуктов, что позволило ему в дальнейшем открыть свое дело в этой сфере. Он научился имитировать голоса различных зверей и животных, изумляя окружающих своими неординарными способностями в усмирении норовистых лошадей и уговаривании упрямых быков, не желающих пахать. Свое гуманитарное образование Уеда удачно дополнял изучением классической японской музыки и основ танца. Уеда не отличался высокомерием или пренебрежительным отношением к окружающим, никогда не жил по принципу «моя хата с краю». Он всегда был в первых рядах активистов и борцов за справедливость, невзирая при этом ни на звания, ни на чины. Поэтому неудивительно, что в одних кругах он заслужил репутацию возмутителя спокойствия, а в других — защитника прав и интересов обездоленных. Если к этому добавить его обостренное чувство несправедливости, несговорчивость и иногда не в меру щеголеватый внешний вид, то станет понятно, почему он не раз подвергался нападкам недоброжелателей и местных хулиганов.

В 1897 году в его семье произошло большое несчастье — не стало отца. Уеда впал в глубокий душевный кризис — пил, гулял, дебоширил, страдал от приступов депрессии. В конце концов через пару лет двадцативосьмилетний молодой человек покинул деревню и уединился в пещере на горе Такакуса с целью познать истину бытия или же умереть в поиске таковой.

Здесь, по словам У еды, ему удалось войти в некий духовный транс и в течение недели путешествовать в этом состоянии в космосе, где ангелы помогли ему открыть истоки сотворения мира, а также познать тайны будущего и истинное предназначение человека. При этом боги и Будды популярно объясняли молодому космическому паломнику, что есть что. Вразумленный, просвещенный, одаренный способностями ясновидения и яснослышания, а также проповедования, Уеда понял, что его истинным предназначением в этой жизни является спасение мира.

Поначалу, правда, мало кто поверил его мистическим россказням — в лучшем случае его просто не принимали всерьез, а в худшем принимали за ненормального. Даже домочадцы смущались от высокопарно-напыщенных речей своего родственника. Его твердолобые, не верящие в Бога братья то и дело совершали акты вопиющего богохульного вандализма, разрушая священные алтари Уеды, и бросали в него камни, когда божий человек совершал свои ритуалы очищения в реке. Бдительные служители правопорядка требовали от него разрешения на право прозелитизации (Прозелитизация — принятие нового вероисповедания.). В конце концов бедолаге надоело слыть необразованным самозванцем, и он решил, что настало время законно утвердиться в статусе проповедника царствия божьего.

Сначала Уеда отправился к известному духовнику Отате Нагасава, ставшему впоследствии учителем на горе Онтаке, являющейся меккой одной из известнейших религий японцев. Сам Нагасава был когда-то одним из лучших учеников Синтоко Хонда, известного реаниматора древнейшей методики медитации синто-тинкон-кисин («успокой дух и возвратись к божественности»). После нескольких месяцев интенсивных занятий под руководством опытнейшего наставника Уеда получил разрешение на право считаться санива — своеобразным психодуховным рефери, способным устанавливать степень одухотворенности того или иного человека. Однажды во время ритуала поклонения Уеда вдруг услышал некий голос, повелевший ему отправиться на запад, где его уже давно поджидают. Естественно, что набожный санива отправился в указанном направлении, нимало не беспокоясь о том, что голос не сообщил ему ни имени, ни фамилии того, кто так жаждет встречи с ним. Как-то в одной из чайных, где Уеда отдыхал после утомительного путешествия, хозяйка вдруг спросила его, кто он такой и куда держит путь.

— Я — санива, — ответил молодой путник.
— Какая удача! — воскликнула вдруг женщина.
— Моя мама, проповедница учения бога Кондзина, не раз говорила нам, что давно уже ожидает святого посланника с востока. Мы даже специально открыли здесь эту чайную в надежде, что он когда-нибудь здесь остановится. Умоляю вас, пойдемте со мной — я вас познакомлю со своей мамой.

Глядя на этих двух совершенно не похожих друг на друга людей, трудно было даже представить себе, что же могло быть у них общего. Крошечная старая Нао Дегути была замкнутая по натуре, аскетичная и простодушная женщина, которая никогда в жизни не подстригала волосы, не знавшие к тому же, что такое расческа. Она ненавидела шелковые изделия, табак, животную пищу и все западное. Кисабуро Уеда был весьма общителен, ничуть не чурался удовольствий жизни и был себе на уме. Одевался щеголевато, причем сам придумывал фантастические фасоны, преимущественно из ярко-красного крепа. Нао старалась быть в тени, отличаясь простотой и скромностью, в то время как Уеда просто жаждал быть в центре внимания, словно красный цветок, выделяясь артистизмом и предприимчивостью. Интересно, что в соответствии с составленной позднее агиографией Омото-кё Нао характеризовалась как «женщина с мужским характером», а Уеда, наоборот, — как «мужчина с женским характером». (Это действительно подтвердилось позднее, когда стало ясно, что он не видит для себя никакой другой цели, кроме как быть во всем безоговорочным лидером.) Несмотря на то что они казались явными антиподами, всем и каждому вскоре стало совершенно очевидно, что встретились две неординарные личности.
И как часто бывает в подобных случаях, они решили объединить свои усилия в поиске и проповедовании духовных истин. Уеда переехал в Айабе, где женился на шестнадцатилетней дочери Нао Суми (родившейся, когда ее матери было сорок семь лет), взяв при этом имя Онисабуро Дегути. У Онисабуро и Суми было восемь детей; два сына умерли в раннем детстве, одна дочь, когда ей было шестнадцать, а пять остальных дочерей благополучно вышли замуж за представителей клана Дегути.

Активность Онисабуро не давала покоя не только ему, но и теперь уже его новым родственникам. Наполеоновские планы Онисабуро ставили в тупик и смущали темных, необразованных домочадцев и саму Нао (он даже дошел до «такой наглости», что решил было лично проверить и сертифицировать степень одухотворенности своей тещи). Дело в том, что он считал ее экстремальной фундаменталисткой — Нао не приветствовала образование, посещение детьми школ, не признавала канджи (иероглифическую грамоту), считая все это «дьявольскими соблазнами». Она, несмотря на предупреждения о штрафе и даже аресте со стороны служб здравоохранения и правопорядка, запрещала делать прививки своим внукам, ссылаясь при этом на то, что сыворотка для вакцины берется от животных и все это «придумали буржуи проклятые». (Пришлось зятю раскошеливаться за такие вот тещины выкрутасы.) Во время же русско-японской войны Нао вообще оплошала, предсказав поражение японцам. Короче говоря, медленно, но верно лидерство в идеологии течения переходило к Онисабуро. Даже несмотря на происки коварного оппонента — временное изгнание молодого претендента на роль гуру из состава религиозной братии по якобы настоятельному требованию свыше, полученному Нао после «полета» к пещере; распространение слухов о его несостоятельности как в духовном, так и в материальном отношении и преследовании его кредиторами и тому подобные козни и гнусные инсинуации. Нао умерла в 1918 году в возрасте восьмидесяти двух лет, пребывая последние дни жизни в состоянии глубокой депрессии и повторяя только:
«Бедные, бедные рабочие! Бедные, бедные солдаты!» После смерти Нао Онисабуро окончательно и бесповоротно стал священным гуру духовного течения, и его абсолютное лидерство уже ни у кого не вызывало никакого сомнения. Номинальное же лидерство в Омото-кё перешло к дочери Нао Суми Дегути — жене Онисабуро.

Онисабуро, по сравнению со множеством примитивных религиозных чудаков, убогих странников, лжемессий и хитроумных авантюристов-пророков, которых в те годы в Японии было пруд пруди, конечно же, был выдающейся и неординарной личностью. Он был умен и образован, талантлив и умел в плане антрепренерства. Он написал более 600 тысяч стихов и множество книг, включая гениальное творение «Рэйки Моногатари» («Сказки духовного мира») объемом в восемьдесят один том. В этой изумительной по своей художественной ценности работе автор более чем на четырехстах страницах подробно описывает свое фантастическое космическое путешествие в прошлое, настоящее и будущее. При этом в книге нашлось место и для чисто светских советов — например, какой должна быть высота кровати («менее трех футов, если вы, конечно же, не император»), или чисто гигиенические правила («мужчина вовсе не имеет привилегии входить в баню первым, все зависит от того, кто грязнее — он или женщина»), а также пожелания молодоженам («не следует постоянно уступать друг другу во всем, ибо поддержание должного порядка при домострое требует и спорных решений»).

(Большая часть материала книги «Рэйки Моногатари» перекликается с исследованиями шведского мистика восемнадцатого столетия Эмануэля Сведенборга. Этот гениальный ученый и изобретатель, в трудах которого подробно рассмотрены устройства аэропланов и субмарин, в возрасте пятидесяти пяти лет впервые вдруг узрел лик Христа и все последующие двадцать семь лет жизни совершал невероятные космические путешествия.
Бытует даже мнение, что Сведенборг одну половину своей жизни провел на нашей грешной земле, занимаясь наукой и изобретательством, а другую — на небесах, в беседах с ангелами и другими духовными созданиями. В своих дневниках он даже пишет, что якобы имел там и возлюбленных. Онисабуро был хорошо знаком с творениями своего предшественника, так как некоторые из книг Сведенборга были переведены на японский Д. Т. Сузуки еще в начале столетия.)

Онисабуро любил музыку, исполнял народные песни и лирические баллады, вальсы и танго, церковные хоралы. Он также пробовал себя в театральной деятельности, в кино, как музыкант и скульптор, однако наиболее ярко его талант проявился все же в литературно-сочинительской деятельности, изобразительном искусстве и гончарном деле. Как бы ни относились к его идеям и манере живописи, совершенно очевидно, что Онисабуро был, несомненно, величайшим мастером Восточно-Азиатского региона. Его произведения в стиле свободного письма поражают жизненностью образов и характеров, а яркие керамические изделия в мелодраматическом концептуальном стиле по праву относятся специалистами к категории национальных сокровищ.

Онисабуро был прекрасным духовным наставником, научившим тысячи страждущих утешения в нашем бренном мире технике медитации тинкон-кисин. Если Нао и ее ближайшие последователи исповедовали неистовствующие формы религиозного экстаза, сопровождаемого дикими и неестественными жестами и воплями, то Онисабуро предпочитал куда более спокойные медитативные способы общения с богами. «Молящийся должен быть естествен и сосредоточен», — учил он. Его пророчества были выдержаны в лучших традициях дуализма и деконкретики, что не позволяло их опровергнуть с учетом текущего момента и обеспечивало их жизнеспособность во временном континууме. Так, например, относительно низвержения духовных ценностей во славу золотого тельца он говорил: «Придут времена, когда японцы переплавят священные колокола храмов и статуи Будды в пушки, пятнадцатилетние юноши найдут свою гибель на полях сражений и наступят всеобщая скорбь и тяжкие страдания». Нетрудно понять, что сия мрачная атмосфера соответствовала войне, на грани которой Япония и находилась в начале века. Вторая мировая война полностью подтвердила пророчества Онисабуро.
Как и всякий харизматический лидер, он обладал и даром излечения психосоматических недугов. Будучи великолепным психологом и мастером читать чужие мысли, Онисабуро не раз поражал наивных скептиков своими возможностями ясновидения, угадывая, например, сколько денег лежит у того или иного человека в кармане. Несгибаемый оптимист, он всегда с юмором переживал многие жизненные неурядицы, способные сломать любого простого смертного. Так, он не раз сообщал своим ближайшим соратникам, что силу духа он приобрел, будучи в семидневном трансе на горе Такакуса, где претерпел «убийство, разрубание пополам, замораживание в льдину, разрывание на мелкие кусочки, сгорание дотла и захоронение заживо». Что в нашем бренном мире может беспокоить хоть как-то человека, пережившего все это в духовном состоянии!

Сам же он считал себя очередной реинкарнацией некоего бога синто Сусаноо-но-микото, обладающего репутацией этакого проказника и обреченного на вечные неприятности за свои прежние проделки.

Все это искусно пополнялось его магически завораживающим внешним видом, состоящим из блистательного кимоно и цветастой шаманской шляпы, прикрывавшей пышную гриву волос, и, конечно же, свитой прекрасных поклонниц-гейш. Чем не образ неотразимого, впечатляющего и безоговорочного лидера-гуру? На первых порах новая религия привлекала, главным образом, интеллектуалов того времени, аристократов, правительственных деятелей и военных, а отнюдь не простой народ, хотя тому жилось ой как несладко.
Одним из первых новообращенных Онисабуро, серьезно увлекшихся его учением, был известный профессор лингвистики Васабуро Асано, переводчик бессмертных творений Шекспира на японский язык. Естественно, что пример столь выдающихся людей не может не остаться незамеченным и не заражать энтузиазмом остальных, старающихся ему подражать. Период с 1919 по 1921 год можно с уверенностью окрестить как «золотой век Омото-кё». Несколько миллионов людей влились в ряды течения, и еще миллионы увлеченно читали и слушали многочисленные публикации и проповеди религиозного движения.

Даже в далекие глухие земли Хоккайдо, где в этот период проживал Морихеи, дошло божье слово, активно проповедуемое духовным лидером нового религиозного течения из Айабе. Сила его была настолько велика, что увлекла Морихеи, который по отъезду из Сиратаки отправился не прямо к постели больного отца в Танабе, а именно в Айабе, чтобы лично познакомиться с местным священным гуру.

Едва нога Морихеи ступила на святую землю железнодорожной станции Айабе, он тут же почувствовал, что вся окружающая атмосфера насквозь пропитана религиозно-духовной энергетикой. То, что он непосредственно увидел в самом духовном центре Омото-кё, поразило его до глубины души. Множество длинноволосых мужчин и женщин в цветастых кимоно и ниспадающих складками юбках суматошно перемещались по громадным холлам и вокруг священных водоемов, пространно рассуждая о реформировании мира и воцарении рая на земле. Ошеломленный и растерянный, Морихеи был подхвачен людским потоком и вынесен к Шатру Дракона. Здесь ему удалось найти более-менее укромное слабоосвещенное местечко, где он сел на какую-то скамью и принялся молиться и читать на память псалмы Сингон. Вдруг прямо перед ним возник призрак его отца, а вслед за ним из темноты появилась фигура человека, спросившего, что Морихеи сейчас видит.

«Отца, — печально ответил он. — Сильно постаревшего и чахлого». — «Ему хорошо, — спокойно сказал Онисабуро Морихеи, — пусть идет себе с миром».

Так и состоялась их первая встреча, после которой Морихеи, окончательно упоенный волшебной атмосферой Айабе, решил подольше тут задержаться, чтобы побеседовать с Онисабуро, познать истины учения Омото-кё и таинства методик медитации тинкон-кисин.
Когда же он в конце концов добрался-таки до Танабе, то был потрясен новостью о том, что его отец ушел с миром в мир иной, как и намекнул ему Онисабуро при их первой встрече. Ему передали и последние слова родителя к любимому сыну-непоседе: «Пусть ничто не мешает тебе идти выбранным жизненным путем».

Джон Стивенс. Морихей Уесиба Непобедимый Воин.
Пер. с англ. С.Холоднова. - М.: Фаир-Пресс, 2001. - 304с.: ил

Содержание

Московская Центральная Школа Седокан Айкидо http://www.shodokan.narod.ru

Размещенный материалы не несут коммерческого характера.

При использовании материалов с данного ресурса автор будет благодарен за размещение ссылки на этот сайт

http://www.shodokan.narod.ru

alt=""